Продолжение моих ночных кошмаров. Начало
здесь.Апрель 1945 года – поворотная точка. Она снится мне каждую божью ночь вот уже полтора года, как я вернулся с Кавказа.
Ровно в четыре с небольшим утра, когда муэтдин призывает на фаджр (предрассветная молитва в исламе), я просыпаюсь в гулкой ночной тишине тихой мирной дубненской действительности.
Каждую ночь я умираю и каждое утро возрождаюсь вновь. Я даже не знаю, как зовут того 17-18-летнего немецкого солдата, в чьё тело я вселяюсь и кого решетят трассеры совет-ского штурмовика. Но одно я знаю точно: его смертный алюминиевый жетон не перелом-лен, а значит – его неупокоенная душа взывает к живым из холода могилы.
Я не знаю, кто наделил его душу такой силой. Ведь в долинах смерти бывшего СССР до сих пор гниют миллионы неупокоенных душ советских солдат, до которых никому нет никакого дела. А этот безымянный немец мучает меня по ночам вот уже добрый десяток лет.
Я не видел его лица, ибо в обрывках воспоминаний мне никогда не попадалось зеркало. Помню только, что одет был я в упрощённую униформу вермахта образца 1944 года, с серой кепкой на голове и сморщенным от стыда серым имперским орлом, нашитым на груди треугольником.
Некогда ухоженный автобан Кёнигсберг - Пиллау в апреле 1945 года представлял со-бой месиво из разбитой бронетехники, повозок и вздувшихся трупов человеческих тел и ло-шадей. Советские штурмовики и истребители каждый день, подобно немецким пикирующим "Штукам" образца июня 1941-о выходили на охоту и простреливали этот узенький коридор насквозь, благо - немецкой зенитной артиллерии на трассе не было. Вся она была мобилизована на оборону ставшего уже бесполезным пугалом Кёнигсберга.
Меня везли на деревянной телеге, укутанного в солому, и каждая кочка отдавалась страданием. Санитар сделал мне перевязки ещё в горящем городе, поверх штанин, они засохли и отдавались тупой, ноющей болью.
Очередной налёт авиации лишил меня последних иллюзий. Советские самолёты простреливали всё, что ехало и шевелилось, поэтому, услышав завывание выходящего на боевую атаку штурмовика, я нашёл в себе силы скатиться под телегу и закрыть голову руками.
Очнувшись, я увидел, что возница убит, телега скособочена в сторону, а вокруг копошится гражданское население, напуганное немецкой пропагандой. Я подобрал валявшийся на обочине карабин, опёрся на него и заковылял к дощатой пристани , благо до неё было недалеко.
Каждая божья ночь повторяется круговертью одних и тех же событий: красные кирпичные стены с аляповато намалёванными белой краской лозунгами по-немецки: «Мы не сдадимся», пробитые насквозь осколками черепичные крыши, огненные трассы советских самолётов, несущиеся с неба, взрывы, предсмертные крики, всполохи выстрелов погибающих в огне зениток, красная от крови вода залива Фришес Хафф, несущая кофейник немецкая медсестра, пробитая насквозь очередью советского штурмовика, падающая мне на грудь и заслонившая меня своим телом, её стекленеющие глаза на фоне медленно тонущего корабля; крики эсэсовцев, вытащивших меня на пристань и недоумённый взгляд смешного человечка в круглых очках, Альфреда Родэ: «Что он здесь делает, этот раненый парень?».
Меня спасла эсэсовская камуфлированная куртка-парка, ранее снятая мной с убитого, вместе с фляжкой с кофе. По всей видимости, они приняли меня за своего, и, можно сказать, вытащили с того света. Если бы не эта куртка, я бы утонул вместе с тем деревянным судёнышком, убитой на палубе медсестрой, парой сотен таких же раненых солдат и капитаном с рулевым, убитыми на мостике.
Затем доктор Родэ преобразился: вместо забитого смотрителя имперского музея он приказал: «Грузите скорее, мы должны пробиться к Данцигу!». Эсэсовцы засуетились и погрузка деревянных ящиков из камуфлированных «Опелей» ускорилась. На борту одного из ящиков я успел прочитать надпись: «Стекло».
Янтарная комната не сгорела в подвале Королевского замка. Она была вывезена морем в Данциг. Эсэсовец со знаками различия капитана крикнул: «Доктор Родэ, Вам следует вернуться обратно в Кёнигсберг, чтобы не вызвать подозрений!». Доктор как-то сразу сник, протёр свои круглые очки мятым носовым платком, послушно сел в грузовик, который поехал обратно, в сторону догорающего Кёнигсберга. Мчащийся на сумасшедшей скорости обратно грузовик почему-то никто не обстреливал.
Кёнигсберг апреля 1945-го – вот мой ночной кошмар.
Вход
Регистрация
FAQ
Поиск
