Зарегистрирован: 04 мар 2015, 21:20 Сообщения: 2496
Пол: Женский
|
Киловольт писал(а): UNG, а почему вы выдаёте чужие мысли за свои ? Где значек цитирования и ссылка на источник? За умную хотите сойти? Дык не получается. Вот ссылка на один из текстов Вашего поста: http://steissd.livejournal.com/2850390.html"Сусальные сказки о патриархате".... А по теме: Льва нашего Толстого очень легко, а не трудно, как НЕ вы написали упрекнуть в неадекватности: Он отрекся от Церкви и поплыл добровольно в еретики, поэтому в полной Адекватности его сложно быть увереным. Вы бы ещё одного знатока русского крестьянина - Герцена бы процитировали. Который из Лондона и прочих Гейроп познавал все тяготы и лишения русских людей, о чем спешил делиться с благодарными читателями газеты "Колокол". И на чьи бабульки он это делал, тоже советую почитать, умная и живущая в безальтернативной реальности вы наша.... Во- первых, не ГерцИн, а ГерцЕн. Во- вторых, не нравится пример с Л. Толстым, тогда почитайте Чехова и его рассказ "Мужики" в частности. Вот выдержка из рассказа Чехова о быте и нравах "счастливой" русской патриархальной семьи. Чехова как и Толстого тоже вряд ли можно упрекнуть в нерусскости и в неадекваатности: " .....Между тем вернулись старики, отец и мать Николая, тощие, сгорбленные, беззубые, оба одного роста. Пришли и бабы — невестки, Марья и Фекла, работавшие за рекой у помещика. У Марьи, жены брата Кирьяка, было шестеро детей, у Феклы, жены брата Дениса, ушедшего в солдаты, — двое; и когда Николай, войдя в избу, увидел все семейство, все эти большие и маленькие тела, которые шевелились на полатях, в люльках и во всех углах, и когда увидел, с какою жадностью старик и бабы ели черный хлеб, макая его в воду, то сообразил, что напрасно он сюда приехал, больной, без денег да еще с семьей, — напрасно! — А где брат Кирьяк? — спросил он, когда поздоровались. — У купца в сторожах живет, — ответил отец, — в лесу. Мужик бы ничего, да заливает шибко. — Не добычик! — проговорила старуха слезливо. — Мужики наши горькие, не в дом несут, а из дому. И Кирьяк пьет, и старик тоже, греха таить нечего, знает в трактир дорогу. Прогневалась царица небесная. По случаю гостей поставили самовар. От чая пахло рыбой, сахар был огрызанный и серый, по хлебу и посуде сновали тараканы; было противно пить, и разговор был противный — все о нужде да о болезнях. Но не успели выпить и по чашке, как со двора донесся громкий, протяжный пьяный крик: — Ма-арья! — Похоже, Кирьяк идет, — сказал старик, — легок на помине. Все притихли. И немного погодя, опять тот же крик, грубый и протяжный, точно из-под земли: — Ма-арья! Марья, старшая невестка, побледнела, прижалась к печи, и как-то странно было видеть на лице у этой широкоплечей, сильной, некрасивой женщины выражение испуга. Ее дочь, та самая девочка, которая сидела на печи и казалась равнодушною, вдруг громко заплакала. — А ты чего, холера? — крикнула на нее Фекла, красивая баба, тоже сильная и широкая в плечах. — Небось, не убьет! От старика Николай узнал, что Марья боялась жить в лесу с Кирьяком и что он, когда бывал пьян, приходил всякий раз за ней и при этом шумел и бил ее без пощады. — Ма-арья! — раздался крик у самой двери. — Вступитесь Христа ради, родименькие, — залепетала Марья, дыша так, точно ее опускали в очень холодную воду, — вступитесь, родименькие... Заплакали все дети, сколько их было в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и в избу вошел высокий чернобородый мужик в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его лица, — страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла кровь. — Экой срам-то, срам, — бормотал старик, полезая на печь, — при гостях-то! Грех какой! А старуха сидела молча, сгорбившись, и о чем-то думала; Фекла качала люльку... Видимо, сознавая себя страшным и довольный этим, Кирьяк схватил Марью за руку, потащил ее к двери и зарычал зверем, чтобы казаться еще страшнее, но в это время вдруг увидел гостей и остановился. — А, приехали... — проговорил он, выпуская жену. — Родной братец с семейством... Он помолился на образ, пошатываясь, широко раскрывая свои пьяные, красные глаза, и продолжал: — Братец с семейством приехали в родительский дом... из Москвы, значит. Первопрестольный, значит, град Москва, матерь городов... Извините... Он опустился на скамью около самовара и стал пить чай, громко хлебая из блюдечка, при общем молчании... Выпил чашек десять, потом склонился на скамью и захрапел".
|
|